Ничего не помню о жизни в Темлаге, но матушка сказывала, что однажды пропал, все всполошились. Нашли спокойно спящим на крылечке школы – гулял, притомился, положил валенки под голову и уснул двухлетний бедолага.

Помнится, как с мальчишками плавали в каком-то подвале среди громадных винных бочек в Махачкала, как ездили с семьей на открытом автобусе отдыхать в горы, автобус заглох и стал скатываться назад вниз. Кто-то выскочил и подложил камень под колесо. Смутно помнится желтое здание школы в которую пошел учиться в первый класс, вокруг грязь и все серо. Деревянный щитовой «финский» дом и незабываемая громадная жирная красная рыба на эмалированном подносе. Жир на подносе толстым слоем и таящий во рту косок рыбы…

В Житомире запомнились горящие шторы, которые мы с Володей подожгли балуясь со спичками и нечаяно уронив одну на плексиглаз, которым был покрыт отцовский стол. Отделались легким испугом и мы и матушка, которая прибежала, услышав о пожаре в доме. Матушка не ругала, но часто припоминала мне часики, которые я разобрал и не смог собрать. Был немногословным, но серьезным. Рассказывали, что однажды за столом без лишних слов дал по лбу старшему брату за некорректное поведение. Это в пять лет.

Первые дни и первый Новый Год в Краснодаре. В квартире довольно холодно, мы с Володей одни и едим черный хлеб с подсолнечным маслом и луком. С мамой делаем к празднику зимний макет с домиками и снегом. В мучной клейстер я добавляю дрожжи и радуюсь, что клею, а его все больше и больше.

Живем на улице Коммунаров, начинают прокладывать трамвайные рельсы, весна, плаваем на шпалах по морю разливанному на нашей родной улице.

Нас всех, несколько классов начальной школы, построили в вестибюле, старенький седовласый директор сказал, что Сталин умер и заплакал. А ещё раньше мама говорила, что нельзя даже случайно наступить на валяющуюся на улице газету – там может оказаться портрет Сталина. Все переписывают друг у друга тексты песен, наклеивают открытки в альбомы. Наклеил и я то, что смог. Матушка журит – «Ты написал, что на этом стуле сидел Ленин. Нет, этот стул сделали у папы на фабрике», Я отмалчиваюсь – кому какое дело? Сидел или не сидел?! Написано - сидел. Мне была совершенно очевидна двойная философия и я не поминал, почему это иначе воспринимают другие. Ведь все говорят совсем не то, что думают. Это нормально, привычно и понятно.

В конце мая 53-го отец взял меня с собой в командировку в Майкоп. Учебный год еще не кончился, но в школе отпустили. Вечерний чай с вареньем у знакомых в Майкопе, локомобиль в лесничестве в станице Каменномостской. Батюшка был уж очень малоразговорчивым. Мне не припомнится, чтобы он разговаривал когда-либо со мной или играл с нами. Классе в шестом или седьмом я помогал ему и калькировал тушью с миллиметровки какие-то чертежи строений – он подрабатывал проектами для артелей и леспромхозов. Но и здесь мне не помнится каких-либо разговоров.

Лето в станице, выращивают зерно и табак, хозяйка печет невероятно белые и ароматные караваи хлеба, зерно возят в телегах запряженных волами, курят все мальчишки начиная с детсадовского возраста. Привез и я себе сеточку с листьями табака, папаша нашел и похвалил за заботу.

В пионерлагерь в Дагомысе или Анапе уезжали на всё лето, горы, море, кизил и крабы.

На станции юннатов собирают урожай и раздают всем пришедшим на занятия – пакет с виноградом, букет роз – и матушка радуется и самому вкусно. Умопомрачительный аромат роз, понимаю, что на пенсии обязательно буду их разводить. Два больших оранжевых зуба у нутрии, переносить их можно только за хвост, но надо суметь ухватить. Всё время роют проходы под сетки вольеров, рвутся на волю.

Прилежно занимаюсь во Дворце пионеров, руководитель кружка «Умелые руки», Роберт Яковлевич, показывает всем старательно отшкуренную мною фанерку. В судостроительном кружке начал делать из папье-маше копрус сторожевого корабля. На зимних каникулах его оставили на летней кухне и мыши отгрызли солидный кусок. С судостроением закончил, в электротехническом делаю «Волшебный мольберт» - можно нарисовать гвоздь и повесить пиджак, на полочку можно поставить стакан. Предполагалось, что будут электромагниты, но обошлилсь мощными постоянными, без электричества. Занимаемся в кружке в будние дни, а по воскресеньям узнаем о свехновых достижениях науки и техники – электрофотографии (нынешний Ксерокс), серебрянно-цинковых аккумуляторах для ракет… Незабываемо. Заряд на всю жизнь.

Матушка пытается подрабатывать – шьёт знакомым, заказов мало. Сшила две мужских рубашки, бабушка пыталась их продать на базаре, милиция задержала, скандал. У завода подсобное сельское хозяйство, можно взять там участок и что-нибудь вырастить. Берем, платим деньги за посадку, прополку и сбор урожая. Полученные семечки сдаем на завод и получаем двадцать литров подсолнечного масла. Много лет пытаюсь понять – сколько копеек на этом можно было сэкономить?!? Но понимаю, что и они были очень важны и нужны.

Соседской девочке Ане помогаю по арифметике, не может сложить два и два. Но если к цифрам добавлять слово «копеек» или «рублей» мгновенно в уме складывает любые цифры.

Приятель Алька Западнов украл у папаши 25 рублей, купили бутылку портвейна, два стакана и банку крабов за 77 коп. Забрались за сарай, но сразу нас оттуда вытащили. Старший братец выдал нас Алькиному отцу. У кого-то из приятелей в большой коммунальном коридоре в консервной банке отливаем из алюминия или свинца реактивные самолётики. Провожу всякие электротехнические опыты – дуговая плавка металла, паяльники и выжигатели по дереву. Иногда таскаю у папаши сигареты из портсигара и покуриваю.

Матушку однажды вызвали в школу, Моя учительница Мария Михайловна показывает тетрадь и говорит – вы только посмотрите, как Саша написал! Матушка смотрит и робко говорит- Мария Михайловна, но ведь здесь стоит четыре. «Правильно, а кто же будет писать на пять!?!» Матушка мне потом будет много лет припоминать «сабоку» в этом диктанте. Мария Михайловна постаралась таки, чтобы Саша получил Похвальную грамоту за окончание начальной школы.

Пятый класс в 28-й мужской средней школе, вешалка в конце класса, кто-то украл из кармана футляр фонарика с сигаретами, а это первая купленная в жизни пачка. Много «переростков». Все стреляют через трубочки шариками жеванной бумаги, вкладывают мокрые шарики в патроны электро-лампочек и свет гаснет в начале урока…

Раздельное обучение закончилось, в классе есть и девчонки, красное кирпичное здание школы номер 45, за ним школьный садово-огородный участок. Немецкий преподает бывший военный переводчик, вылитый немец. Классы большие, занятия в две смены, занимаемся иногда и в деревянном флигеле, печка в углу класса, покуриваем пуская дым в приоткрытую дверцу. Пришли в седьмой класс после каникул, одного мальчишки нет – застрелился балуясь с приятелем отцовским ружьем.

Умирает отец, у грузовичка откинуты борта, гроб, небольшая траурная процессия. Игорь в Ленинграде, Володя с бабушкой уехал в Ярославль, мы с матушкой уложили последние вещи в железнодорожный контейнер и поехали сами. В Москве матушка у знакомых по Темлагу перехватила 50 рублей, в Ленинграде первые дни жили у её институтской подруги Элеоноры Шудель на Васильевском. Пришёл контейнер, графин с моченым виноградом, сунутый туда в последний момент, добрался в лучшем виде.

Станислав Станиславович работает электриком в метро и приносит массу технических вещичек, поощряя моё техническое творчество. Занятные вещицы приносит и из своих домашних запасов. Кое-что покупаю на барахолке за Балтийским вокзалом. В 58-м собираю первый пяти-транзисторный приёмник по схеме Плотникова. Потерял комсомольскую печать УПЛАЧЕНО, делаю из зуботехнических материалов. В 57-м работаю в пионерлагере завода «Светлана», водитель Серёга позволяет иногда водить полуторку, отвозить мусор в лес. Осенью иду в Дворцовский автоклуб и весной получаю права юного автолюбителя. После девятого класса работаю в Комарово в пионерлагере Обкома и Горкома КПСС. Живу уже с физруками и вожатыми, столовая, жильё и моя мастерская разбросаны по посёлку – директриса смеётся «Ездишь на велосипеде, куда и короли пешком ходили». В лагере работал «за харч», в конце дали премию 400 (40 – привычные после 61-го года) руб, купил бормашину. Много выжигал и выпиливал. Долго дома выжигал «Смольный», почти с квадратный метр, он долго потом висел над преподавательским столом в родной мне столярно-конструкторской лаборатории. В школе заведовал радиоузлом, находившимся в небольшом закутке у кабинета физики.

Комната чуть больше шестнадцати метров в двухкомнатной квартире солидного кирпичного дома начала прошлого века на Фонтанке. Дровяные сараи во дворике, потом в подвале – бомбоубежище. В 63-м провели центральное отопление, мы сломали печь – добавили ещё один квадратный метр! А тепло дали на следующий год. Жгли газ на кухне и тряпками перегоняли тепло к себе в комнату. Два стационарных спальных места, кресло-кровать и раскладушка. Погуливал, возвращался поздно и сделал ночник, который гас через минуту после пуска. Игорь кончил институт, начал получать 105 р, обсудили и решили, что надо копить не на машину, а на квартиру. Купили ему двухкомнатную и осенью 65-го переехали на Карбышева. Материально стало полегче. Частенько покупали и умели хорошо сами приготовить лангетики, свиную отбивную или эскалопчики за зажаристом кусочке булочки и с картофелем фри… В начале шестидесятых был очень не плохой выбор продуктов. Бельё носили в стирку, белые рубашки в жёсткий крахмал. Почти всю жизнь, до перехода в Техноложку, носил почти только белые рубашки, гладил брюки два раза в неделю и возил с собой обувную щётку в командировки. Странно, но став преподавателем, значительно снизил требования к одежде. Шутил, что брюки стали лучше – теперь можно гладить и раз в две недели, а потом и раз в два месяца… Но грязные ботинки всё равно не выносил и под рабочим столом хранил обувную щетку. На Фонтанке осталась матушка с Володей. Примерно в это время уехал и сосед Андрей, живший с женой Татьяной во второй. Меньшей, комнате. Вышел на пенсию и перебрался к вдовушке с тремя детьми. Спокойный, служил охранником в Большом Доме, иногда приносит книги из тюремной библиотеки с громадным штампом-инструкцией на первом листе – чего не делать с книгой.

На Карбышева частыми гостями были сотрудники с Игоревой кафедры, через пару лет и сам переехал в очередной кооператив Политехника, на Вавиловых. Потому и знаю почти всю кафедру больше тридцати лет.

АРМИЯ

Собираюсь привезти жену, ожидающую ребенка. Пошел в городской Исполком, поговорил, дали мне две комнаты в деревянном коттедже. А с ними сарай и часть сада с яблонями. Внизу в одной комнате живёт старуха, наверху учительница с мужем и дочкой. Городок Кунда весь существует ради цементгного завода «Пунане (Красная) Кунда». Всё в окрестности окрашено в серый цвет – и листва на деревьях и заборы и дома, всё серое. Дома бываю мало, из леса отпускают редко, иногда вырываешься вечером, пока натопишь… Ольга приехать не решилась, Отдал квартиру своему комбату – капитану Потапову. Странно, мне спокойно дали эту квартиру, а претендовавшей учительнице и Потапову, тоже с женой и дочкой, не дали. Поселился у Лихотина, моего сослуживца, за печкой. Он привёз жену с дочкой из Северодвинска. У них и перезимовал, потом перебрался в заводское общежитие, где провёл второй год.

Много всякой живности в окрестных лесах, частенько попадаются лоси, солдаты ставят селки и балуются зайчатинкой, поймали небольшую косулю. С крыши строящейся казармы солдатик приметил медвежонка, соскочил и прямо с топором к нему. Встали друг напротив друга и перепугались оба. И оба наутёк, решили, что легко отделались. Ехали в Тапа и увидели в поле лисят, командир кричит «Лови!». Поймали, сунули в ящик для запасного колеса, привезли на позицию. А что с ними делать? Отпустили, но матушка их далеко… Приехал заступать дежурным по дивизиону, в караулке ребята спрашивают – «Что за зверь?». Енот, говорю, меня поддержали. Через пару часов подходят ко мне «Товарищ лейтенант, надо бы съездить в больницу, этот зверь здорово руку укусил и мы его зарезали». В больнице оказывать помощь отказались, потребовали привезти сначала звериную голову. Если зимой енот не спит, то вероятно он уже бешенный. Через пару дней пришли результаты анализа и троих ребят, имевших дело с кровью на полтора месяца отправили в Таллинский госпиталь.

Приближается первый армейский Новый Год, всех молодых офицеров командир дивизиона капитан Ольшаных отпустил по домам. Меня держит, ещё немного и я опоздаю на последний поезд. Издалека начинает воспитательную беседу и приводит её к вопросу «Зачем вы хотите мне испортить жизнь?» Ошарашил он меня – «И в мыслях не имел, да и как я это могу сделать?!» Ах, не можешь, тогда я тебе испорчу! Зачем и почему я так и не понял, но испытал на себе. Потому, когда через полгодика у него появилась возможность послужить на Ближнем Востоке и надо было срочно сделать пачку фотографий во всех видах, я ночью переснимал его два или три раза и к утру всё сделал. И он, слава Богу, уехал.

А до того, весной, решил передохнуть в госпитале и выхлопотал направление в Рижский госпиталь Прибалтийского военного округа. И отдохнул там пару недель, проходя обследование. Ничего страшного не нашли, но тогда и пару раз позже прошёл курс приёма Элениума. Для успокоения нервов. И уже значительно позже решил, что острота мысли из-за этого заметно притупилась. В госпитале был в «дембельской палате», среди военных пенсионеров проходящих профилактику. Запомнился полковник Зайцев, в начале войны окончил месячные курсы «Выстрел» под Москвой, а конце войны был полковником, советником военного министра Румынии. На том рост и остановился, ещё совсем молодым ушёл на пенсию во время хрущёвских сокращений армии, занялся историй прибалтийского военного округа, написал несколько книг. Во время прогулок просветил меня изрядно, открыл глаза на события предвоенного присоединения Прибалтики. Потом уже, в городском Рижском музее видел фотографию жителей, приветствующих советскую власть, а вокруг отчетливо видна цепочка солдат… Н.Е.Комин, участвовавший в организации выборов в послевоенной Германии, рассказывал, что получивший бюллетень мог его сразу опустить в урну, а, если хотел внести исправления, должен был протиснуться к кабинке вдоль стеночки, за столами комиссии. Никто на это не рашался.

Кабина управления, это большой автомобильный фургон и зимой выстывает очень быстро. Питаемся от дизеля, но он остывает значительно медленнее и дизелисту не хочется запускать его лишний раз. Додумался – включать не только три печки - 15 кВт, но запускать и всю аппаратуру, а люки вентиляции не открывать. Дополнительных пару часиков в тепле. Месяц боевого дежурства (шестиминутная готовность к открытию стрельбы по цели) все офицеры проводят в лесу, при поддежуривании (тридцатиминутном и двухчасовом) дежурный офицер сидит сутки в непосредственно кабине управления, а офицер наведения может прогуливаться поблизости. Четверо молодых офицеров батареи управления ходили только дежурными и не могли отойти от кабины не на шаг. Подремать тоже было нельзя, периодически в динамиках раздавался проверяющий голос оперативного «Детектор», это наш позывной. Надо было сразу откликаться «Я детектор». Я не мог вообще не спать и приспособился. Если лечь прямо на пол, подсунув под голову сумку с противогазом, вполне можно отдохнуть! И на шёпот оперативного реагируешь мгновенно, а после суточного дежурства отпускали на сутки в город и можно было целый день провести в своё удовольствие! Часика ночного сна хватало.

В конце первого года службы, летом, демонтировали всю технику, собрались в колонну, добрались до Тапа, погрузились и неспешно направились на учебные стрельбы в Капустин Яр, по соседству с Байкануром. Добирались почти неделю, въехали в казахстанские степи, но ближайший полустанок нас не принял. Постояли и отправились назад. В Ильичевске всех построили около состава и объявили «Холера», пару слов сказали о признаках. Один солдатик сразу здесь и упал без сознания. О холере все помнили смутно из рассказов о Гражданской войне. Объявлен карантин, из вагонов выходить запрещено, медленно движемся назад домой. Солдатик выжил, просто переел зелёных фруктов… Жадно читаем в газетах все упоминания и пояснения, все в трансе и волнительном ожидании. Вернулись в Тапа, над командир сообразил и оба вернувшихся дивизиона поставили на карантин на наши позиции. Техники и народа достаточно (побольше сотни), строим укрытия для техники. Машины ходят за щебнем и плитняком, при выезде с позиции колёса дезинфицируют. В столовой стоят бадейки с дезинфицирующим раствором, надо каждый раз ополаскивать руки. От них постоянная вонь, все царапины и ссадины воспалены. Всё проходит, и это прошло. Отделались лёгким испугом и служба продолжалась.

Полагался ежегодный месячный отпуск, добавляли время на дорогу и давали проезные документы. Можно было доплатить и лететь самолётом. В первый раз взял билеты до Еревана и не торопясь проехал на поезде через Тбилиси, на обратном пути проведя несколько дней около Туапсе. На втором году до Владивостока билетов нам не дали, было слишком много желающих, и с парой однополчан слетали в Ташкент, Самарканд, Бухару. Октябрь, зазывалы на заваленных фруктами базарах, заунывные молитвы, древние развалины…

На втором году службы очередного отпуска не давали, пообещали раньше отпустить. Вот и решил заработать небольшой дополнительный отпуск добровольной службой в офицерском карауле. За три недели мне дали недельный отпуск, провёл его со своим семейством на даче, но приключилась при этом история, достойного отдельного изложения («Волосы встали дыбом»).

ОКБ ПЭП - ВНИИНаучприбор

Подрабатывал студентом во Дворце пионером, а по настоящему начал работать, когда отчислили из института. ОКБ было небольшой – 232 человека, все знали друг друга, меня приняли хорошо, когда вытянул тему – зауважали. Директор, Всеволод Михайлович Макушенко, его замы и начальники отделов были, в основном, 24-гогода рождения. Они мальчишками начали войну, выжили, учились уже после войны.

Несколькими месяцами позже меня пришёл новый начальник нашего отдела, Николай Егорович Комин. Служил в кавалерии, хорошо знал немецкий, намекал, что жил там не только под своей фамилией, окончил Академию связи, попал под сокращение армии, поработал в институте ферритов и перебрался к нам. Основной темой в отделе была моя, потому мы часто бывали с ним в Москве, он старался помогать и проявлял отеческую заботу. К сожалению, начал основательно выпивать, но пока процесс контролировал, с сочувствием рассказывал о встречах, в чебуречной у Никольского собора, с совсем уже спившимся «первым капом». А когда я вернулся из армии, он собрался переходить в ЦНИИСЭТ. С ним переходили и несколько друзей, тоже уже плохо контролировавших процесс пития. Меня с собой не взял, сказал «Тебе туда не надо». Он гордился своими детишками – двойняшками Ниной и Александром, в том году окончившими школу. Нина поступила в Авиационный, Сашу папаша определил в Пушкинское военное училище связи. Н.Е. разошёлся с женой Елизаветой, работавшей переводчицей в Интуристе, купил однокомнатную квартиру и зажил необустроеной холостяцкой жизнью. Однажды навестил его, чтобы сварить картошку пришлось кастрюльку занять у соседей, через пару лет он рассказал, что простыл, ворочался всю ночь и утром поехал к бывшей жене, уговорил прописать дочь у него, чтобы не досталась она какой-нибудь случайной бабе. Алкоголь затягивал, пришлось уйти и из ЦНИИСЭТа, завербовался куда-то на Карельский. Там, по пьяному делу, однажды и скончался. Как раз ему стукнуло пятьдесят…

Рыбалко, начальник конструкторского отдела, живой, энергичный. Выяснилось, что диплом у него поддельный. Его опустили, но через пару лет воспрял, организовал разработку и выпуск в Мукачево комплектных лабораторий и стал опять в большом фаворе. У начальника отдела кадров, солидного капитана первого ранга в отставке, обнаружилась липовая Звезда Героя. Он тихо и спокойно исчез.

Занятная история приключилась с Ефимом Ильичом …. Работал он механиком, имел очень не плохие руки, чинил свой дряхленький Опель-Кадет, рассказывал, помнится мне, на перекурах о всяких своих приключениях, поработал даже в цирке.Был я уже в армии, когда он надумал поменять свой Кадет, сходил в общество ветеранов, там обещали помочь. Стал наскребать деньжата на «Жигуль», выяснилось, что ему могут дать машину с большой скидкой. Взял черную «Волгу» и стал важной птицей. Стал директора – Позднякова возить, Макушенко тогда уже опустили, получил он инфаркт и заведовал лабораторией надёжности. Стал наш Ефим Ильич комендантом нашего здания на Васильевском, потом зам.директора. Машина дряхлела и захотелось её обновить. Пошёл знакомым уже путём и… погорел. Выточил он своими умелыми ручками Звезду Героя, придумал легенду. Потому и чёрную «Волгу» со скидкой получил и большим человеком стал. А легенда его шла от любимого всеми фильма о эскадрильи Нормандия – Неман. Заметил он, что фамилия летчика, спасшего французского графа там не упомянута. Вот и стал он всем рассказывать, как он это сделал. Уж потом выяснилось, что он в это время не воевал, а был на отсидке за какие-то прегрешения. Наверно и звездочку он выточил, чтобы получить машину без очереди, а ему там поверили, что и дополнительные льготы дали. Он бы сидел тихонько и молчал, я так думаю, да наш общий приятель, Адельберт Мартынович Шмидт, любил его подначить, завести и послушать его рассказ. И верил ему, довольно долго. Потом уж он иногда говорил –«Смотри, Ефим Ильич, я про тебя всё знаю!». Об этом и вспомнили коллеги, когда Адик нелепо погиб. Отметили его повышение – переход в завлабы, он поздно возвращался домой и утром его нашли на скамеечке на Народной улице. Его сбила машина и его не отвезли в больницу, а посадили на скамеечку. Вот и пытались доброжелатели приписать это Ефиму Ильичу. А того и без этого привлекли и посадили… Думаю, что к гибели Шмидта он отношения не имеет.

Адик был на несколько лет постарше меня, окончил школу киномехаников, поработал, поступил в институт киноинженеров и пришёл в наше ОКБ. Был не в моей группе, а в соседней, но в руководители диплома взял меня. Диплом по высоковольтному источнику, разработкой которого он и занимался. И Гена Корнеев, из конструкторского отдела, взял эту тему на диплом. Защитились, Гену позже меня взяли в армию, когда он вернулся я и передал ему Совет НТО института. По наследству. А еще значительно раньше, Адик привел своего приятеля Игоря Кузмича Биндюкова, который и работал у меня. Мы подружились, отдыхали у тетушки Кати в его родной Широчанке под Ейском. Он замечательно пел и играл на гитаре, уходя в армию я взял плёнки с напетыми им песнями. Он тоже учился в киноинженеров, но несколько позже, диплом защитил, когда я был в армии. Я вернулся, а он с Коминым ушёл в ЦНИИСЭТ. И продолжал там свой алкогольный путь. Лечился, навещал я его и в психушке на Васильевском, не раз заходил он ко мне на кафедру попрощаться в последний раз. Точно знал, что скоро помрёт. Все его жёны пытались удержать от рюмки, но не удавалось. Вот, и третья – Тамара, исчерпала все возможности, но однажды прочитала и предложила сходить на занятия. Сходил Игорёк раз-другой, увлёкся, вылечился. Усмотрели в нём способности, привлекли, стал он и сам лечить. Тем и живёт, не тужит. Пришёл в церковь, самообразовался, пишет статьи и сценарии на религиозные и антиалкогольные темы. Когда мой братец Володя с алкоголем дошёл до ручки, вспомнил я об Игоре, созвонился и Володя год алкоголя в рот не брал, приобрел вновь человеческий образ, потом несколько сорвался, но держится во вполне хорошей форме. Его тесть и тёща и жена были совсем не прочь выпить, к тому и его приучили. Стариков уж нет, а жене полностью проститься с водочкой совсем не хочется. Не простое испытание для Володи.

Было ещё далеко до моего диплома, когда пришлось помочь в написании оного Феликсу Мордуховичу Гарцману. Работал у меня в группе и был чрезвычайной занудой. Через каждые полчаса подходил и советовался, как лучше выполнить порученную работу. Причём, работу он и не пытался продвигать вперёд, он только советовался, как это лучше делать. Поэтому приходилось изобретать способы ничего ему не поручать. Трудно себе представить, но сразу после войны жил он с матерью в коммуналке, ночевали в туалете и утром его приходилось освобождать. Пошёл получать паспорт и милиции случайно (?) написали Михайлович. Он был не против, но страшно обилась мать – пренебрёг памятью об отце, выгнала его переделывать. Был он доброжелательным, девятый год учился в СЗПИ и, конечно, надо было ему помочь. Помог и он защитился. За оказанное доверие быть его руководителем, включил его в авторское свидетельство, позже, уже в другом отделе, он смог своим занудством выбить много авторских.

Терпимо относился я к нему , но после моего ухода от него постарались избавиться, перешёл в другой отдел, и там надоел. Чтобы получить передышку, отправили его учиться в Политехник. Получил второй диплом, хотя , наверняка, не стал сообразительнее.

Уходя в армию, передал лабораторию Эдуарду Владимировичу Кудрявцеву симпатичному и основательному выпускнику ЛЭТИ. Это было вполне естественно, на роль начальника он, пожалуй, и больше подходил. Потому и после моего возвращения он остался на этой должности, я не стал домогаться её возвращения. Довольно долго заведовал он этой лабораторией, поменял ещё несколько мест, к нему все хорошо относились. Потихоньку спился.

Недавно узнал, что он без работы, в трудном положении. Наш бывший механик, Володя Олефир, сейчас главный инженер завода по переработке отходов, пригласил его работать ск себе. Эдик приехал, посмотрел, сказал «Нет, Володя, не пойду, могу подвести». Жаль, от него такой концовки трудно было ожидать.

Лабораторию я передал Кудрявцеву, а своё направление работ – Александру Александровичу Воронину. Немного старше меня, с гонором, вполне толковый, с красным дипломом закончил вечерний. Помогал мне ставить стены на даче, гоняли мы с ним туда на его мотоцикле. Спокойно положился на него и он не подвёл, нормально выполнил тему. Тоже ушёл в ЦНИИСЭТ и внедрял разработку на заводе я Талине уже я. Приключилась у нас с Сашей такая история. Был я уже в армии, но ещё на сборах. Собрали нас, офицеров-запасников, в одном дивизионе под Таллином, жили в клубе и вводили нас в курс дела, потом распределили и развезли по местам. А пока был там, получил от Саши письмо. Что так мол и так, соцсоревнование, надо подавать заявки на изобретения, а у тебя кое-что есть. Напиши. Вот и написал я заявочку, на решение, которое помогло вытянуть мне важную прогоравшую тему. Идея была правильной, за это решение зауважали меня и мои старшие товарищи-конкуренты, которые сами до этого не додумались. Для повышения точности регулирования пришлось разделить потенциальный и токовый контуры регулирования. С точки зрения сильноточных измерений решение очевидное, но в электрохимии к тому времени неизвестное. Ну написал и написал. Позже Саша признался, что меня он забыл включить в заявку. Несколько обидно, но шансы получить положительное решение Комитета призрачны… Когда получила заявка «красный угол», оказалось, что изменение состава автором теперь уже возможно только через суд. Саша был готов всё сделать, а потом вдруг передумал. «Мне надо бы мотоцикл на машину сменить, а половины гонорара не хватит…» Дёрнулся я было в суд сам, но канцелярщина отпугнула, попросил директора придержать выплату вознаграждения, на заводе тоже узнали и перечитали экономический эффект. Я не получил ничего, Саша меньше возможной половины. Хуже другое, мы разошлись. Наши друзья – Шмидт и Биндюков пытались нас мирить, но я так и не смог простить. Пожалуй, первый раз в жизни. Саше это вышло боком – купил подержаный «Москвич», попал в аварию и с трудом из этой истории выкарабкался. Мы с ним не встречались, недавно позвонил Биндюков и сказал –« Прости Воронина, он отошёл в мир иной. Натопил на даче баню, вероятно, перебрал и отошёл, весной 98-го. Прости его, по христиански». Зла я на него не держал, и сейчас не держу. Но простить и сейчас трудно. При этом, невольно, вспоминается и Лев Леонгардович Кноц, заведующий отделов электроники института Электрохимии АН СССР. Он был «чёрным» экспертом по этой заявкке, он был и раньше в курсе дела, мы были с ним знакомы, я хотел видеть его руководителем своей диссертации. Я вернулся из армии, встретились с ним, он поинтересовался, почему так поступил Воронин. Пытался я его оправдывать, говорил, что некому за меня было поставить подпись...

Приехал я к нему с другой заявкой, тему которой обсуждал перед уходом в армию. Вернулся и нашёл решение, написал заявку и приехал показать. Он сказал. Что тоже нашли решение, ждали моего возвращения, но раз уж я задачу решил, они не претендуют. Очень это было интеллигентно. Сравнили наши решения, поняли, что каждый из нас предлагает устройство, проанализировали, выделили общие черты и получили авторское на способ. Два вместе – примера непорядочности и высокой порядочности. С Львом Леонгардовичем мы давно простились, прожил он не слишком долгую жизнь, был из военных, говорят, что много пил, хотя я никогда и не видел его в таком состоянии.

Валера Семёнова, работала в моей группе, была постарше, уже имела опыт работы и стала моей наставницей. Как и у всех старых дев, характер был препоганый, постоянно платочком вытирала слёзы, её уважал и терпел. Когда начальником стал Кудрявцев, ей пришлось уйти в патентный отдел, там и доработала до пенсии. Однажды она говорит, что в нашу контору пришёл на работу замечательный парень, надо его брать к нам. Потом посоветовалась с папой и тот отсоветовал это делать. А был это Игорь Львович Эберлинг, незаурядная личность, оставившая заметный след в истории ВНИИНаучприбора. Талантливо рисовал и писал стихи, много и великолепно фотографировал, собрал какой-то умопомрачительный магнитофон. Когда говорил, окружающие почти не решались открыть рот.

В Академии наук или Министерстве академики и замминистры слушали открыв рот. Все дела начинал очень глобально, но не мог довести их до конца. В конце шестидесятых, начале семидесятых весь институт пытался закончить начатые им работы. Это была и полярография и системы для разбраковки кремниевых стабилитронов высокой точности. У всех было терпение на пределе, когда я вернулся из армии. В какой-то момент для окончания работ по полярографии Игорь попросил, чтобы ему дали меня и немного времени. Ему дали, недели две мы кумекали, как выбраться из этого положения и, я думаю, нашли бы выход. Но директор не утерпел и попросил его уйти. Подальше. Несколько раз сплавал в Антарктиду, даже я туда было собрался, потом осел заведующим фотолабораторией в каком-то строительном тресте и следы его затерялись. Это было потом, а после его ухода начатую работу, по разбраковке стабилитронов, надо было заканчивать, она здорово всем уже надоела.. Сей неблагодарный труд достался лаборатории Рэджа Зуева, в кабинете которого любил раньше с друзьями запереться и поддавать Комин, Рэдж со своей компанией доделали, что смогли и все поехали в Москву сдавать, провели испытания, готовы были подписывать документы. И вдруг вышли из строя источники питаниясхем управления, напряжение возросло, все мелкосхемы полетели. Пошли пообедали, Рэдж сказал, что придёт позже, купил бутылку водки, на электричке выехал за город, выпил и повесился. Поверить в это м

Семёнов Виктор Степанович

Макуш

ТЕХНОЛОЖКА

РОДНЫЕ

Матушка всегда очень хорошо отзывалась о нашем отце, порой казалось , что даже чрезмерно. Ведь мы знали, что порой он сильно выпивал, бывали запои… И только однажды, в очередной раз тепло вспоминая «Гришу», она вдруг сказала «Вот я всегда его хвалю, а знаешь, как было тяжело!?». Поэтому никогда не мог понять свою жену Ольгу, которая ежедневно после работы подробно мне рассказывала, какие гадости она сегодня про меня на работе рассказывала. Никогда не мог понять, зачем она там много времени тратила на подробные объяснения нашему сыны, какой дерьмовый у него папаша. Я был уверен, что со временем Миша разберётся и расставит всё по своим местам. Думаю, в основном, так и произошло, но неуважение к родителям ей удалось ему привить. Некоторые базарно-склочные её задатки и моя неуравновешенность поддерживали в доме достаточно нервозную обстановку. Не такую, какую бы мне хотелось иметь и для себя и для жены и для детей. Однажды дальний мой московский знакомый спросил, чем от проштрафился перед моей супругой – по телефону он услышал очень уж не доброжелательные слова. Попробовал я выяснить, сказала, что была занята стиркой и ей было не до беседы… Не каждый это сможет понять. Вот и я тоже. Или такой случай. Спрашивает, как лучше сделать – так или наоборот, отвечаю, что абсолютно всё равно. Настаивает на конкретном ответе, наугад выбираю вариант. Хорошо, говорит, я сделаю наоборот. Недоумённо говорю, а зачем спрашивала? «Не знаю…» Могла делать как угодно, не спрашивая. Могла делать как угодно, спросив. Но зачем обязательно оповещать, что будешь делать наоборот? Нередко и я произношу в её адрес не лестное или язвительное словцо, про себя, при ней или прилюдно. Хотя прекрасно понимаю, что сам во всём виноват. Сам выбирал. Не считаю выбор совсем неудачным, могло быть и лучше и хуже. Считаю, что без инфарктов вполне мог и обойтись, при других раскладах. Ан не выпало. И ей могло повезти больше. Обидно, что мы недодаём и недополучаем. Хотя и могли бы. Жаль, что так и не стали друзьями за долгие совместно прожитые годы.

Мишаня родился большим, помнится 55 на 4,5, потому Ольга больше уж рожать и не захотела. Звонил я обычно домой с почты в Кунде, платил по фактической длительности разговора. Потом догадался и стал платить за три минуты вперед. Всё равно телефонистки меня не прерывали. Вот и содержание телеграммы о рождении сына они старательно передали по телефону. Лет тридцать спустя, Вольфганд, перед отъездом из путешествия домой в Берлин, подарил Ольге великолепный букет роз. « Третий раз в жизни я получила такие шикарные цветы – говорит она мне, - первый когда ты пришёл знакомиться и второй раз на рождение сына». Оказывается и мне кое-что удавалось, да я подзабыл…

Особых хлопот нам, особенно мне, Миша не доставлял. Конечно, болел, Оля при это старательно переворачивала весь дом и всегда была чрезвычайно заботлива. Только Миша женился и уехал, как в его комнате гостили Грэфы и Вальтрауд приболела. И Ольга тоже её лечила. Вальтрауд, она знала о моих не простых отношениях с Ольгой, и говорит –«Я думаю, Ольга - хорошая мать!» «Очень заботливая мать»- уточняю я. Действительно, Ольга очень заботлива, пророй чрезмерно, иногда готов уже лезть на стенку и отвечаешь грубостью на заботу! Некоторые Мишины черты несомненно мои, некоторые Олины, иные совершенно неясно чьи. Маниакальная потребность мелкого беспорядка несомненно Семаковская черта. Поразился я, глядя как Мишаня выкидывает вещи из портфеля. «Понимаешь, если я положу вещь на место один раз, я должен буду и потом это делать. А это уже несвобода». Ну что ж, не по мне эта позиция, но это позиция должен относиться терпимо. Ольга не знает, откуда идёт эта потребность, но вокруг всё должно быть вверх дном, не может спокойно поесть, не завалив всё вокруг. А потом, в этом во всём ловит кайф. Если день – другой наводит порядок, то после этого она почти точно уже ничего не сможет найти. Главное всё куда-нибудь запихнить. Без всякой системы. Одну зиму вся моя зимняя обувь провела в мешке на балконе, когда и зачем туда её запихнула Ольга никто не знает.

Володя-братец, после некоторого совместного подпития, однажды говорит «Во-от, ты меня в детстве бил…» «Володя, извини!» «Да, ничего, от того польза была.»